Плечи Джейсона расслабляются. Лицо смягчается.
– Ты думаешь, будто внушаешь мне ужас… – начинает он, как и всегда, когда я несу что-то в этом духе.
– Но ты не из пугливых, – заканчиваю я. И это правильный ответ.
Джейсон наклоняется через стол, и я готовлюсь к изменению нашего статуса, потому что – о-боже-мой, – кажется, я всегда мечтала его изменить, но именно в этот момент Эли решает ввалиться в кухню с искажённым от отвращения лицом.
Всё нормально.
Я не должна была его целовать.
За все эти годы в подкорке моего мозга не возникало даже намёка на желание поцеловать Джейсона.
Я чувствую вспышку гнева на Эли, чьей вины тут вообще нет.
– На улице полный отстой, – ворчит она и окидывает нас холодным изучающим взглядом. – Да и здесь, смотрю, не лучше. Я попала под дождь. Вы видели молнию?
Эли стряхивает с плеча дождевую каплю. Одну-единственную. Она, видимо, передвигалась между льющими с небес струями. Я же умудряюсь промокнуть в любое время – даже в туман.
– Эли, может, ты…
Она, наверное, читает мои мысли, потому что тут же принимает оборонительную позицию:
– Это и мой дом. Ты не можешь выдворить меня из кухни.
– И не собиралась, – отвечаю, с досадой ожидая её комментариев насчёт того, что она нас почти застукала.
– Вы собирались попробовать, – заявляет Эли-экстрасенс и усаживается за стол. – Не вышло. Я голодна.
Я оставляю их с Джейсоном поедать эклеры и ухожу кашлять в свою личную морозильную комнату.
До процедуры ещё одиннадцать часов.
Я их не считаю. Не должна считать, потому что абсолютно точно завтра не умру.
Достаю из кармана листок, который дал мне Джейсон, и смотрю на надпись. Это ведь не попытка заставить меня возжелать остаться в живых?
«Я { } тебя больше, чем [[[{{{(( ))}}}]]]».
…и я одновременно усмехаюсь и совершенно по-дурацки реву…
И тогда распахивается окно. Сбитая с толку, откладываю записку.
Может, мама тут убиралась и забыла его закрыть?
Выглядываю наружу. Начинается снег – крайне неправильно, сразу после дождя. Ещё же только ноябрь. Белая пыль уже покрыла газон тонким ковром, и его мягкое сияние рассеивает тьму, как и положено снегу. Словно снег на поверхности Луны. Словно мы здесь и в то же время в космическом пространстве. Что, конечно же, так и есть. Все мы свободно парим во мраке, точно как Марс и Венера, точно как звёзды.
Я определённо не собираюсь плакать.
Окно скрипит.
Я думаю о космическом хламе. Возможно, каждая планета в солнечной системе отброшена в сторону гигантскими руками. А каждая звезда – скомканный листок бумаги, любовное письмо, охваченное огнём, тлеющий кусочек сигаретного пепла.
Выпятив рыжую грудку, по двору скачет зарянка, привередливо выбирая торчащие из-под белой насыпи травинки. Вдруг она вскидывает голову и долго-долго смотрит на меня.
Через силу отворачиваюсь и роюсь в шкафу, собирая сумку для больницы. Слышу, как Джейсон и Эли болтают на кухне о какой-то чепухе, вроде того, что град на самом деле не град, а дождь из лягушек, каждая из которых заморожена в ледяной шар. Лягушачий дождь – тема вполне в духе Джейсона.
Чириканье раздаётся гораздо ближе, чем должно бы. Когда я оборачиваюсь, чтобы закрыть окно, – птицами покрыт весь газон. Их там, наверное, штук пятьдесят. Зарянки, вороны, синие сойки, чайки, синицы, ласточки.
А прямо на подоконнике сидит ярко-жёлтая птица с чёрным клювом и крыльями, расправленными так, словно на ней плащ из лепестков бархатцев.
Это она щебечет.
«Всё, – говорит. – Она готова».
Нет, вряд ли она говорит. Это же птица. Она открывает клюв и свистит, а её товарки, кажется, чего-то ждут. Я пробую прогнать её с подоконника. Касаюсь пальцами створки, и тут все пернатые поворачивают головы и пялятся на меня.
Не просто в мою сторону. Нет, целая стая птиц, совсем не по сезону, терпеливо сидит в снегу и наблюдает за мной. Приземляется ястреб. Сова. Никто из присутствующих не обращает на них внимания.
Настоящее безумие, прямо здесь, лягушаче-дождливое безумие, только это дождь не из лягушек, а из птиц, и я дрожу от холода и чего-то ещё. Птица на подоконнике не двигается. Просто сидит и смотрит на меня.
– Летите прочь! – кричу я, кашляя и замерзая, но ни одна из них не шевелится. Они начинают петь.
Говорить.
Все они.
«Аза Рэй».
Я чувствую странный скрежет в груди, а затем... не могу объяснить, но в моих лёгких что-то разрывается. Маленькая жёлтая птица смотрит мне прямо в глаза. Я кашляю.
И тогда, ни с того ни с сего, эта грёбаная птица летит мне в рот.
Я ощущаю её твёрдые крошечные кости, её коготки, что царапают мне зубы. Пытаюсь кричать, но рот полон перьев. Птица продвигается вперёд, распахивает крылья у меня во рту, а потом и в горле, и я не могу дышать. Она пробирается мне в трахею и говорит из моей груди.
«Она наша, – поёт жёлтая птица. Я чувствую её в левом лёгком. – Всё. Я внутри. Мы готовы».
Я кричу. Птица внутри свистит и бьёт крыльями.
Птица в моём лёгком. ПТИЦА В МОЁМ ЛЁГКОМ? Гипервентиляция.
За окном, в облаках, я вижу…
О боже, паруса над макушками деревьев и судно… тёмные фигуры на палубе. Я рыдаю, хватаюсь за грудь и не знаю, не знаю, не знаю, что делать.
«Готовыготовыготовывперёд», – свистит птица в моей груди, а остальные смотрят на меня, будто я понимаю, что происходит.
И я думаю, мол, вот она, вот она смерть, и почему никто ни в одной просмертной книге никогда не упоминал, что тебя будет провожать целая стая птиц? Где белый свет? Где умиротворение и спокойствие? Где голос Бога, и ангелы, и…