Магония (ЛП) - Страница 20

Я ехал вместе с ней сзади.

Всё, чего мне хочется с тех пор, – это ткнуться лбом в стену и ощутить хоть что-то.

Находись я сейчас в гостиной, с мамами, они бы усадили меня и разразились сочувственными нервными речами о том, как Аза «ушла». Оказывается, я ненавижу это слово. Равно как и выражение «мы её потеряли».

За последние несколько дней я много чего потерял, просто для проверки, чтобы посмотреть, какова она – потеря. В частности, я продолжаю терять разум.

Я впечатался головой в стену и расшиб лоб. Я разбил окно кулаком, замотанным футболкой. Какой-то киношный план, чтобы вызвать боль. Не помогло.

Люди продолжают твердить приводящую в бешенство чушь о судьбе, случайности, невезении и о том, что Аза прожила удивительную жизнь, хоть ей и было лишь пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать пять дней. Я не чувствую в этом ничего удивительного. Скорее, всё очень, очень антиудивительно.

По ночам я не сплю, пялясь в экраны.

Со дня смерти Азы я всё искал подобные случаи, какое-нибудь объяснение, что-то о «потерях», что имело бы смысл, но тщетно. А потом, посреди ночи бродя по интернету, наткнулся на записи четыреста семьдесят пятого года до нашей эры – греческого астронома по имени Анаксагор. В то время математики ещё не придумали понятие «ничто», нуля не существовало. Так что у Анаксагора были весьма обширные идеи о том, что есть и чего нет.

Вот что Анаксагор говорит о «потерях»: «Существующее не может исчезнуть. О рождении и гибели эллины думают неправильно: на самом деле ничего не рождается и не гибнет, но соединяется из вещей, которые есть, и разделяется. Так что правильнее было бы называть рождение “соединением”, а смерть – “разделением”».

Впервые что-то кажется таким верным в отношении нас с Азой. Я пытался объяснить Кэрол и Ив, что гибель Азы значит не только, что она ушла, но и что я ушёл тоже. Полуумер вместе с ней. Они стали опасаться, будто я планирую свою смерть.

– Суицидальное настроение, – заметила Кэрол, – вот на что это похоже.

Я чувствовал, что мысленно она уже звонит психотерапевту. И да, она права, действительно, похоже.

– А ну-ка по чесноку, парнишка, ты подумываешь самоубиться? – спросила Ив, используя несерьёзные слова, чтобы облегчить разговор о чём-то серьёзном.

– Я в порядке, – ответил я.

Ив уставилась на меня, вскинув бровь.

– Ты не должен быть в порядке. Если ты в порядке, значит тебе неведомы человеческие чувства. Я не в порядке. И Кэрол. Мы любили Азу. И если ты когда-нибудь задумаешься о самоубийстве, мы отправимся следом, найдём тебя и будем убивать снова и снова. Это так, для инфы. Это не выход! Так что если вдруг одолеют подобные мысли, приходи к нам. Мы откопаем вариант получше.

– Нет. Речь не о самоубийстве. Речь о философии.

Она уставилась на меня, явно не веря, что всё дело только в философии. И… ну хорошо, я был на волоске. И до сих пор в шаге от обрыва.

– Таблетки? – уточнила Кэрол. – Я заметила, что ты немного…

– Немного что?

– Немного пи, – влезла Ив.

Я старался не встречаться с ней глазами. Немного пи. Как она узнала? Я же тихонько…

– Да. Таблетки я пью.

Успокоительное. Которое не помогает. Если б хоть что-то сейчас подействовало, это было бы чудом.

Кэрол пытается затащить меня к врачу. Ив пытается затащить меня на йогу, которая когда-то притушила её гнев по поводу состояния Вселенной. Мне удалось отвертеться, быстренько, но весьма умело продемонстрировав, что я уже знаю позу журавля. Аза высмеивала йогу. Жутко бесилась, когда я вставал в эту позу. И это было основной причиной, почему я выучил «журавля» – чтобы выводить её из себя.

К вашему сведенью, выполнить эту хрень так же сложно, как выглядит со стороны.

– Я тебя не виню, – сказала Ив, глядя, как я изгибаюсь над собственными руками. – Я и сама с ума схожу, когда ничего не могу исправить. Йога не панацея. Она лишь притупляет обострение. Полярные льды, бирманские питоны и зона затопления по-прежнему беспокоят…

И понеслась. Я более краток. Краткость куда приятнее.

Сейчас три ночи, и в мою комнату входит Ив. Мамы несут караул.

Она ставит на стол кружку горячего молока. Я смотрю на него. Маленький соблазн. Горячее молоко – меньшее из зол, но оно всё равно зло.

– Милый… – начинает Ив.

– Я занят. Обещаю, что не развалюсь на куски.

– Судя по виду, так уже развалился. А коли нет, то недолго осталось – если не начнёшь спать.

– А если бы Кэрол умерла? Как бы ты спала? – Я сожалею о вопросе, едва его озвучив.

Ив выглядит оглушённой.

– Не спала бы. Годами.

– Ну вот. Это то же самое.

– Ага, но тебе нельзя не спать годами.

– Несмотря на то, что ты сама только что сказала?

– Несмотря на это, – шепчет Ив.

– Я могу бодрствовать в течение трёх дней, а до этого я спал. Я спал по четыре часа ежедневно с тех пор, как всё произошло. Я буду спать послезавтра. Всё. Я работаю.

Над чем я работаю? Планирую похороны Азы.

Вскоре Ив уходит. Чувствую себя неловко и посылаю ей эсэмэс с извинениями. Слышу, как её телефон жужжит внизу, в гостиной. Через секунду приходит ответ.

«Не умирай, – пишет Ив.– Смерть не поможет».

Порой она очень правильная мама. В сообщении никаких «уходов» и «потерь».

Приходит ещё одно. На сей раз слегка виноватое.

«Если *действительно* не собираешься спать, советую не пить молоко. Его делала Кэрол».

Кэрол меня любит, беспокоится обо мне, а ещё она врач с доступом к снотворному.