Магония (ЛП) - Страница 22

Переодеваюсь в школьном туалете. Затем, после первого звонка, иду в класс мистера Гримма и сажусь.

Все пялятся. Целая комната выбранных родителями чёрных платьев, чёрных колготок, чёрных костюмов и отглаженных рубашек и галстуков.

«Давайте, глазейте, – хочу им сказать. – Я ещё не закончил».

– Мистер Кервин, – говорит мистер Гримм.

Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Его лицо смягчается.

– Не могу сказать, что виню вас. Снимите верх и тогда можете остаться в классе, но пока вы в таком виде, урок я вести не в силах.

Я кладу верхнюю часть костюма на пустой стол рядом с собой. На нём надпись. «Аза Рэй была здесь» – серебристым лаком для ногтей. Гримм обещал, что заставит Азу всё оттереть, но так этого и не сделал.

Я никогда не думал, что это случится.

Я подозревал, что это, возможно, произойдёт

Я знал, что это неизбежно.

Я этого не предвидел.

Как кто-то может продолжать читать бесконечное число, если следующая цифра неизвестна? Но я продолжаю.

673518857527248912279381830119491298336733624406566430860213949463952247371907021798609437027705392171762931767523846748184676694051320005681271452635608277857713427577896.

Полдень, звучит звонок – специальный, который говорит: «Идёмте, сделаем нечто ужасное», – и я выхожу на улицу. Флаг приспущен. Это не школьное руководство расстаралось, они о таком даже не подумали. Его приспустили сегодня около трёх ночи. Я знаком со сторожами.

За моей спиной из здания потоком выплывают дети. Многие рыдают, что одновременно радует и злит. Кажется, наличие в школе умирающей ученицы в сознании людей равносильно тому, что никто другой не умрёт. Мол, эта ниша занята. Но все в любом случае её оплакивают, даже если для них она была лишь Умирающей Девочкой, а не делающей-светящиеся-надписи, создающей-чучела, смотрящей-на-кальмара Азой.

Зацикливание. Некоторые дни такие тёмные, что я не вижу ничего, кроме жалкого тумана – число за числом, слово за словом, облака из глаголов и существительных, и ничто из этого не заставит время пойти вспять.

Кое-кто – не буду называть имён – вообще-то так и не плакал с той ночи, когда Аза умерла. Я чувствую, что слёзы рвутся наружу, но если позволю им – из меня вытечет абсолютно всё. Так что я держусь.

«поскольку чувства во главе всего,

кто посвящает жизнь

лишь правилам и схемам –

не ощущает вкуса поцелуев»

Это мистер Э. Э. Каммингс. И он прав. Я много лет провёл, посвящая себя чему угодно, кроме того факта, что время от меня убегает. Середина стихотворения призывает не тратить попусту ни минуты, пока ты жив. И целовать тех, кого ты хочешь поцеловать, любить тех, кого думаешь, что любишь. Всё уже сказано. В последних строчках Каммингс тоже прав:

«для жизни нет полей,

и смерть, по-моему, нас в скобки не запрёт»

Люди декламируют его на похоронах, мол, лови момент, но мне кажется, что это нифига не оптимистичное стихотворение о том, что ты уже не получишь желаемого, оно не вызывает добрых чувств. Азе нравился Э. Э. Каммингс. Значит, и мне нравится Э. Э. Каммингс.

Я выезжаю вперёд и начинаю сигналить. Все повторяют за мной: сначала вся школа, а потом, когда я выбираюсь на шоссе, и весь город. По крайней мере, так кажется.

Давным-давно Аза рассказала мне, что она делает во время томографии. Она воображает, будто все эти гудки и щелчки издают киты.

Я создаю собственную версию. Наши автомобили – киты, говорящие друг с другом. На неком подобии азбуки Морзе. (Да, те, кто запоминает все факты обо всём подряд, также выдумывают поддельные коды, потому что мы любим внести немного хаоса. Немного управляемого хаоса.) Автомобили сигналят мой список. Ещё одна причина, почему это фальшивая азбука Морзе – не нужно, чтобы все знали, что я хочу сказать.

Когда я впервые увидел Азу, она сидела на полу, играясь с листком бумаги – кромсая его (как выяснилось позже, украденными) ножницами. Я встал со своего коврика, но ей нечего было мне сказать. Аза удостоила меня единственным взглядом и оскалилась.

Она была чем-то, найденным в озере подо льдом после весенней оттепели. Хотя я знаю, что она ненавидела свою внешность. Ох. Люди, вы так глупы.

«ТЫ НЕ ПОХОЖА НИ НА КОГО В ЦЕЛОМ МИРЕ», – сигналю я. Город гудит эхом.

Чувствую себя как кукла соседки Джулии; кукла, которой (эм-м, ради эксперимента?) отрезали ногу, обнажив пустоты тела. Аза украла её и наполнила сверчками. Я приклеил ногу обратно. Джули так перепугалась, когда её игрушка вдруг начала стрекотать.

Аза не была милой. У неё имелся особый способ коситься на меня, а потом решать меня, как слишком простое уравнение.

«Дай мне что-нибудь посерьёзней, – периодически говорила она. – Усложни задачку».

Мне не очень-то часто удавалось её одурачить.

«ТВОЁ СЕРДЦЕ ВСЁ В ШИПАХ», – сигналю я.

В день нашей первой встречи, когда Аза ушла, я поднял то, над чем она трудилась. Бумажный кораблик, мачты и паруса, крошечные люди взбираются по такелажу. Море из облаков, которые она сделала из маленьких закрученных листочков и разбросала под кораблём. Цепь из бумажных звеньев, а на конце – якорь, утяжелённый жвачкой.

Угу, добро пожаловать к пятилетней Азе.

Джейсон Кервин: Я могу вот это.

Аза Рэй Бойл: А я могу всё.

Я разыскал её и в исступлении рассказал алфавит задом наперёд, однако даже не думал, что она станет слушать. Аза – единственная, из-за кого я когда-либо чувствовал себя столь безнадёжно отстающим.

Она посмотрела на меня ещё разок, теперь вроде бы с жалостью, потому я попытал счастье с греческим алфавитом. Не то чтобы я умел читать по-гречески – я был маленький, – но Кэрол научила меня фонетической версии, и я запомнил буквы как песню. Мне показалось, я увидел искру интереса в глазах Азы, однако она лишь вздохнула, вырвала из своей тетрадки ещё один листок и приступила к вырезанию.