Не говорю ничего о вечности, но подразумеваю.
Аза медленно кивает и трёт лоб. Что-то в ней на секунду приоткрывается. Она смеётся – принуждённо, отчаянно.
– Ты когда-нибудь думал, какой бы стала твоя жизнь, не случись в ней что-то? Если одно это событие сделало тебя непохожим на себя самого? А что, если я вспомню это стихотворение? Тогда я стану больше походить на ту, которой ты хочешь меня видеть. А если нет?
Аза смотрит на меня, затем идёт прочь, пиная грязь вокруг могилы, смотря в небо.
Я опускаюсь на колени и тоже смотрю наверх. Думаю о пути корабля, о том, как он пополняет запасы провизии, о том, что он двигается на северо-восток, – и кое-что вспоминаю. Статью, что мы с Азой читали вместе.
Магонийцы веками это проворачивали. Думаю об упоминаниях воровства урожая в книгах, альманахах, о крупицах информации, которые мне удалось накопать. Магонийцы голодны и ищут еду. Я знаю, куда они направляются.
Несколько месяцев назад появилась фотосессия: женщина в сари держит в руках семя в пластиковом контейнере, готовое для транспортировки. Ряды флуоресцентных ламп, длинные хранилища, холодильники.
Всемирное хранилище в Норвегии. Подземное сооружение, где держат семена всех растений в мире. Там хорошо, холодно, глубоко, защищено от землетрясений. Надежный комплекс, где хранят орехи личи, малину, почти утраченные сорта фруктов и овощей на случай всемирного затопления. Если люди всё испортят.
Я качаю головой, бормочу, думаю. Осознаю своё открытие. Да. Всё точно. Я прав.
Аза возникает сзади меня из ниоткуда. Прямо за спиной. Я чувствую её дыхание. Она кладёт руку мне на плечо, а второй обводит своё имя на камне.
– С кем ты говорил? Кто знает о Магонии? Кто знает об этом?
Я смотрю на камень. Чувствую руки Азы. Как она наклоняется, опирается подбородком о мою голову. Обвивает мои плечи. Ощущаю неуместную вспышку страсти и что-то ещё.
– Только я обо всём знаю.
– Отдай подзорную трубу, – просит она, и я протягиваю ту через плечо.
Аза что-то делает с крышкой линзы, поворачивает её, снимает, смотрит сквозь неё на небо и выдыхает.
– Да, это полезно, Джейсон Кервин. Чем ещё поделишься?
Чувствую острую боль в горле.
– Ничем.
Затем бросаюсь на неё со всей силы, сшибаю с ног. Подзорная труба падает, я её хватаю, а сам прижимаю Азу к земле, прямо рядом с могилой.
– Кто ты? – спрашиваю чужим голосом. – Что ты сделала с Азой?
Она столбенеет, но всего через несколько секунд вновь берёт себя в руки. Чужачка с опаской смотрит на меня ясными глазами – и левый внезапно оказывается неправильного цвета. У неё линзы. Одна соскользнула, когда незнакомка смотрела на дождь, и теперь у неё один глаз небесно-голубой, как у Эли, а другой тёмно-синий. В руках у неё нож. Именно его она приставляла к моей шее.
Меня трясёт от ярости. До этого я её как-то сдерживал.
– Аза не знает, как водить машину с механической трансмиссией. Когда она за рулём, то останавливается на каждом знаке и каждом светофоре, потому что прав у неё нет. Аза не носит джинсов. Аза не проехала бы мимо своего дома, мимо Эли. Аза знает все стихотворения Каммингса. И Аза Рэй Бойл никогда, никогда за миллион лет не сказала бы мне, что любит меня. Так кто ты, чёрт подери, такая?
Я уже отчасти знаю. Она – одна из тех, сверху.
Я не хочу в это верить.
Я хочу вернуть Азу.
Но теперь я знаю.
– Ничего я с ней не делала, – заявляет фальшивая Аза. – Её подобрал корабль матери.
Корабль её матери.
– Какой корабль? Где?
– Корабли везде, Джейсон Кервин, – улыбается она. – Небо полным-полно. Получается, ты их не видишь? Ну да, не всем так везёт. С другой стороны, почти никто отсюда не достоин жить в Магонии.
– Кто ты?
– Хочешь меня убить, Джейсон Кервин? – спрашивает она, склоняет голову набок и смотрит в небеса. – Вряд ли.
Затем резко ныряет вперёд и обхватывает меня за талию. Я вырываюсь, сражаюсь. Она быстрая, сильная и маленькая.
Чужачка делает сальто назад и приземляется уже в десяти шагах от меня.
– А ты неплох. Для подводника.
Подводник. Мгновение я перевариваю слово. Думаю, что оно значит для существа с неба.
Вспоминаю легенду о человеке, утонувшем в воздухе, когда спустился вниз по якорной цепи.
– Ты подводник, – говорю ей.
– Как ты смеешь! – шипит она. – Я Дыхание.
Обычное слово, но от того, как чужачка его произносит, мне не по себе.
Я обхожу её по кругу, держусь на расстоянии, но одновременно заманиваю, куда нужно. Она не знает это кладбище.
Зато знает, как лгать. Как заставить кого-то поверить во что угодно. А потом отобрать эту надежду.
Азе нравились гавайские похоронные традиции. Сбрасываешь мёртвую оболочку, выскакиваешь из неё призраком и идёшь, куда пожелаешь. Аза хотела лежать как можно ближе к обрыву, на случай, если её дух не сможет идти.
Я делаю обманный выпад, понимая, куда лже-Аза двинется в ответ – и да, она делает шаг назад, последний шаг, слишком широкий. А меня настолько трясёт от ярости и ненависти, что я вижу, куда она движется, но не останавливаюсь.
Почва уходит у неё из-под ног, чужачка шатается, ахает и взмахивает руками. Затем падает – и боже, я кричу и, передумав, кидаюсь за ней.
Но время замедляется, и она улыбается мне самой широкой нахальной улыбкой, которую я только видел.
Падает с края обрыва
падает
падает
падает
а потом с неба спускается веревка. Чужачка хватает её и карабкается вверх. Подтягивается прямо в облака.